Крот и яйцо

Крот, как и все кроты на свете, был от рождения слеп. А потому он носил темные очки и, хотя брел буреломом без всякого разбора, все же постукивал перед собой палочкой.
Пересекая тропинку, Крот задел лежавшее на ней яйцо. Оно завертелось, и из него раздался возмущенный вопль:
- Нельзя ли поосторожней?!
- Миллион извинений, - Крот прилежно шаркнул лапкой и остановился. Ему очень хотелось поддержать беседу. - Кхе-кхе, как тесен мир.
В яйце поерзали и согласились:
- Действительно, мир очень тесен.
- Да-да, - Крот старался понравиться собеседнику и даже поправил челочку над очками. - Скажите, а как, по-вашему, выглядит этот мир?
- Обыкновенно. - В яйце, которое перестало, наконец, вертеться, удивились такому наивному вопросу. - Мир - это яйцо.
- Да-да, мне говорили. Но правда ли, что он вертится? Не могу поверить!
- И все-таки он вертится! - уверенно отозвались из яйца и честно добавили: - Иногда. Вот только что, например, вертелся. А теперь перестал.
- Как это неожиданно! Как интересно! - тонко польстил собеседнику Крот и не без трепета перешел к самому главному вопросу: - Но неужели... неужели этот мир ярок и прекрасен?
- Ну, это врут! - авторитетно заявили из яйца.
- Я так и думал!
- Скажу больше: в нем очень темно и неудобно.
Это замечание повергло Крота в истинный восторг:
- А ведь я им говорил! Я им всегда говорил! - Расчувствовавшись, Крот заходил взад-вперед. - Да-да! Именно! Темно и неудобно! И главное неудобство от того, что все время испытываешь голод!
- Это точно. Все время! - согласились в яйце и снова там поерзали.
Яйцо с легким треском рассекла трещина. Этот звук встревожил Крота. Он бросился к яйцу, поспешно обнюхал его и в доли секунды отправил в рот.
- Мда, - изрек Крот после паузы и облизнулся. - Но знаете, этот мир не так печален, когда наконец отыщешь в нем родственную душу, которая, как и ты, смотрит не поверх вещей, а в самый корень.
Из большого разлапистого корня Крот выковырнул жучка, но тот с гневным жужжанием умчался прочь. Облизав конец своей палочки, Крот со вздохом произнес:
- Ну-с, мне, к сожалению, пора. Был очень рад нашему знакомству.
Ответа не последовало.
- Мой друг, где вы?! - Крот сделал несколько осторожных шагов, прислушиваясь к тишине. - Как все-таки печален этот мир. Найти друга - и сразу потерять!
Он сокрушенно вздохнул и окунулся в поле янтарных одуванчиков.

Синицы, сойки, дятлы - все считали, что Пеночка летает в Африку зимовать. Но все обстояло совсем не так: Пеночка летала в Африку к своему единственному другу - Слону. Дятлы, сойки, синицы - все понимали, что в сентябре начинаются заморозки и кончаются насекомые. Но дело было совсем не в этом: с самого начала сентября единственный друг Слон снился Пеночке каждую ночь. И почему-то всегда больным, несчастным, всеми брошенным.
Пеночка теряла сон, покой, металась с ветки на ветку и наконец понимала: надо лететь! к нему! в Африку!
Когда там, внизу, среди желто-зеленой саванны замелькали стада антилоп, жирафов, зебр, ужасные предчувствия стали почти нестерпимыми. Пеночка всхлипнула и в тот же миг увидела своего единственного друга. Слон стоял под баобабом и не спеша жевал сочную листву.
- Ах! - только и могла выдохнуть Пеночка, без сил опускаясь на ветку.
- Это ты? - просиял Слон. - Ты!!!
Пеночка молчала.
- Ты, наверно, устала с дороги? Ты даже немного осунулась.
- Зато ты, я вижу, благополучен и здоров.
- Да, я здоров, - согласился Слон.
- Совершенно здоров? - уточнила Пеночка.
- Ну да. Совершенно.
- Надо было пролететь тысячи километров! Сквозь ветра, бури, чтобы твой единственный друг разговаривал с тобой в таком тоне!
- Но я... я...
- Я ни в чем тебя не виню. Виновато время, - сказала Пеночка и упорхнула в зеленую листву.
Весь день мрачный Слон бродил по саванне. Целых полгода он ждал, когда же прилетит его лучший друг. И вот дождался. Встретил! Где теперь искать Пеночку, Слон не знал.
И лишь вечером, когда синее полотнище неба прорвал острый бивень луны, а рядом, точно маленькая птичка, выпорхнула звездочка, Слон ощутил, как отчаянная тоска сменяется тихой грустью, и целый час не шелохнувшись глядел в небо.
Глядел, глядел и вдруг услышал голос своего единственного друга:
- Все! Ты мне больше не друг!
Слон огляделся, но Пеночки не увидел. Тогда, от волнения громко топая, он развернулся влево, потом вправо: Пеночки все равно нигде не было.
- Ой, а ты где? - испуганно спросил Слон.
- Я здесь! Я уже целый час сижу у тебя на макушке! А тебе хоть бы что, мой толстокожий друг! - Пеночка чуть не плакала от обиды.
- Да, я действительно толстокож, - признался Слон. - Но ты знаешь, весь этот час мне было очень хорошо! Только я сам не знал отчего... А теперь знаю!
- Это все пустые слова! Завтра в полдень я улетаю обратно!
- Но там зима! Там снег!
- Прощай, мой толстокожий друг.
Слон не видел, как упорхнула Пеночка. Или она по-прежнему сидела у него на макушке? Нет, теперь ему уже не было хорошо. Наоборот, ему было плохо. Так плохо могло быть только без нее.
"Завтра в полдень! - думал Слон, всю ночь не смыкая глаз. - Что же мне делать?"
- Что же мне делать? - спросил он у жирафов. И одной знакомой обезьяне он задал тот же вопрос.
Антилопы, жирафы, макаки - все понимали, что на зиму глядя перелетная птица не полетит. Но Слон-то знал, что его Пеночка не такая, как все, что она прилетала в Африку к нему, к своему единственному другу, и к утру Слон решил, что ему делать.
На рассвете саванну облетел скорбный стон:
- М-м-м-м-м!
А следом понеслась печальная весть: Слон занемог! Слон болен!
Только в третий раз собрался простонать Слон, а перед ним уже порхала Пеночка.
- Ты в самом деле болен? - недоверчиво спросила она.
Слон мрачно кивнул.
- Тогда открой рот и скажи "а"!
- А-а-а! - простонал Слон.
- О-о-о! - простонала Пеночка.
- Неужели все так серьезно?! - удивился Слон.
- Еще серьезней, чем ты думаешь.
- И даже нет надежды?
Пеночка ответила не сразу:
- Я знаю одну травку. Я вылечу тебя!
Всю зиму Слон пролежал под баобабом. Всю зиму рядом с ним просидела Пеночка. Только слетает за травкой, только принесет ему в клюве воды и - ни с места. Ночью, когда Пеночка засыпала, Слон крался к озеру и жадно пил озерную воду и жадно хрустел сладковатой листвой, чтобы с новыми силами весь новый день посвятить болезни.
В самом начале весны с Пеночкой стало твориться неладное. Жирафы, зебры, антилопы - все понимали, что зимовка перелетных птиц подходит к концу. Но дело было совсем не в этом: каждую ночь Пеночке снился родимый лес и почему-то всегда объятый пожаром! Потеряв аппетит, покой, сон, она металась с кочки на кочку.
- Я вижу, тебе лучше. Да ты совершенно здоров! - одним солнечным мартовским днем объявила Пеночка.
- О, я совершенно здоров, - вежливо и хрипло отозвался Слон. - Это ты спасла мою жизнь.
- Зато ты, мой толстокожий друг, как всегда не видишь, что творится со мной!
- Я? Разве?
- Меня замучили кошмары! Что значат какие-то тысячи километров, ветра, бури, если твой отчий дом - в пламени и дыму? Я нужней сейчас там! Как?! Ты даже меня не проводишь? Прощай! Твой завтрак в дупле! - И, взмахнув крылышками, она растаяла в синем африканском небе.
В последние дни Слон слишком ослабел и не смог протрубить ей вслед: "Счастливого пути!".
- Сейчас же съешь банан! - закричала одна знакомая обезьяна. - Тебе надо набираться сил!
- Да, - согласился с ней Слон. - Чтобы ждать.
- Ждать? - не поверила обезьяна.
И жираф, решив, что ослышался, выглянул из ветвей:
- Ждать?
Слон виновато кивнул:
- Ей будет грустно прилетать туда, где ее никто не ждет.

Возраст зайчатины Лиса умела определять только на вкус. Пока же зайчатина была серым Зайцем и, не моргая, стояла на ее пути, Лиса лениво подумала: то ли молод, то ли моложав. Она объелась сейчас жирной уткой у деревенского пруда и от вида еды ее мутило.
"А все-таки надо ему понравиться, надо хотя бы прогнать его испуг, - подумала Лиса, - впрок! Ведь я умна и живу не одним днем". Но жирная мстительная утка душила ее изнутри. Лиса икнула и, свернув с тропы, потрусила в лес - отлежаться под кустом. А когда она обернулась, то увидела, что Заяц бежит за ней. Лиса метнулась на пригорок, но Заяц был уже там и смотрел на нее не мигая.
- Чего уставился? - рассердилась Лиса.
- Какая! - выдохнул Заяц.
- Какая? Ну, какая, какая?!
- Красивая, - сказал Заяц.
- Чтоб заяц за лисой через пол-леса гнался! - вдруг закричала Лиса. - А еще какая?
Заяц ответил не сразу и словно бы не ей:
- Когда огонь ест лес, он тоже яростно рыжий. И когда солнце смотрит тебе прямо в глаза, а ты ему - до слепоты.
Перебросив хвост слева направо, Лиса укутала в него кончик носа - она не понимала, зачем смотреть на солнце до слепоты. Разве затем только, чтоб окосеть?
- Ну вот что, - улыбнулась Лиса. - Давай-ка ты мне завтра про это поподробней расскажешь. В это же время, на этом месте. Придешь?
- Приду, - честно сказал Заяц.
И Лиса побежала прочь - к Волку.
- А может, - закричала она еще от осины, - может заяц быть хитрее лисы?
Волк, закапывавший остатки какой-то еды, на всякий случай придавил их задом:
- Белены, мать, объелась? Ясно, не может!
Немного успокоившись, Лиса побрела к своей норе, но тут же вернулась:
- А я какая?
- Обыкновенная, - зевнул Волк и, спохватившись, добавил: - Хитрая, - и еще раз зевнул, - самая хитрая.
"Это я и без тебя знаю", - подумала Лиса и ласково ему улыбнулась:
- Спокойной ночи, соседушка.
Весь следующий день Лиса ничего не ела и много гуляла, чтобы пришел аппетит. А за час до условленного она уже сидела на том самом пригорке, не таясь, не с подветренной стороны - в чем, собственно, и состояла хитрость.
- Чего это ты тут? - ухнула из дупла Сова.
- А Зайца жду, - улыбнулась Лиса.
- Ну да, ну да, - закивала Сова. - Вы ж вчера сговорились.
- Сговорились, - облизнулась Лиса, нежно глядя на рыжий закат. Она представила, как он выпрыгнет сейчас из травы - глупый-глупый, серый-серый и начнет бормотать про закат, который лежит на земле распушенным хвостом, нет - про ее хвост, который лежит в траве, точно закат.
Но закат как-то быстро угас. Первые звезды уже роились вокруг луны, когда Сова опять ухнула из дупла:
- Так, что ли, и не пришел?
Лиса молчала.
- Теперь уж спит, поди. Теперь одни мышеньки шур-шур-шур, - и, взмахнув крыльями, Сова полетела в ночь.
- А-а! - взвыла Лиса и заметалась по лесу, не зная, как унять голод и злость.
Мыши и те попадались все какие-то хитрющие: ты к ней, а она в нору, ты нору копать, а она подземными ходами уже в другую перебежала. Так и заснула несолоно хлебавши. И не заснула даже, а так - упала под елью и слышит сквозь сон:
- Какая другая...
Глаз приоткрыла - Заяц над ней стоит, ветку еловую приподнял:
- Вся серебрится. Как лунная дорожка. Поляна течет сквозь нее рекой - не видно, куда - есть только этот мостик...
- Мостик при чем? - Лиса не выдержала и села. - Ну, при чем тут мостик?
Заяц смутился и попятился. Вокруг его морды и ушей кружились ночные бабочки, словно он был костер или фонарь.
- От лунной дорожки трудно отвести взгляд, потому что ночью есть только она, а реки нет.
- Ты зачем меня разбудил?
- Я не хотел, - вздохнул Заяц, но косого взгляда не отвел. - Ты сейчас как лунная дорожка. Когда ее видишь, уже не страшно.
- Тебе не страшно? - оживилась Лиса. - Ну, чего ты? Иди поближе.
Она на мгновение зажмурилась от удовольствия, а когда открыла глаза, Зайца на поляне уже не было.
- Эй, ты где? Косой! Серый! Серенький!
Ей никто не ответил. Даже бабочки не осталось ни одной. Только звезды мельтешили вокруг луны. С верхней ветки сосны на Лису насмешливо смотрела Сова:
- Что мыши - ловились? - крикнула ей Лиса.
- А что зайцы? - ухнула Сова и мигнула желтым глазом.
Пришел день. Две сороки, треща, что она, не иначе, подслеповата, так и вертелись у самого лисьего носа. Одну пришлось съесть - вторая угомонилась. Этот день принес еще и тучную утку, долгий сон, но теперь этого было уже мало.
Встретив у ручья Волка, Лиса дрогнувшим голосом сказала:
- Что-то от тебя зайчатиной пахнет.
- Да ну? - удивился Волк. - Я как в ту неделю овцу придавил - вот с тех пор...
- Клянись волчьей силой.
- Клянусь.
- Ты уж, пожалуйста, Зайца мне оставь. У меня с ним старые счеты, - и улыбнулась ласково. - Уважишь соседушку?
- Неужели не уважу? - обиделся Волк.
Заяц мог быть в дальнем лесу - за рекой. И весь день Лиса искала переправу, брод или хотя бы камушек, чтоб перебраться на другой берег. Ничего этого не найдя, от реки она не ушла - стала ждать, чтобы сгустились сумерки, а дождавшись, смотрела на лунную дорожку и, сама не зная чему, улыбалась.
Вот и клен уже стал, точно Лиса, огненно-рыжим. Небо же, наоборот, точно заячья шкурка, стало пушистым и серым.
"Хорошо, он не птица - не улетит", - глядя вслед диким уткам, рассуждала Лиса, когда вдруг его голос раздался поблизости, за спиной - тихий-тихий, завороженный голос:
- Изумрудная.
"Это рыжий цвет отражает серое небо", - догадалась Лиса, боясь обернуться. Она лишь мягко перебросила слева направо свой хвост.
- Волоокая, - выдохнул Заяц.
"Какое непонятное и красивое слово!" - она оглянулась, но Зайца нигде не было. Решив, что он робеет, Лиса раздвинула лапой кусты.
На камне она увидела огромную Жабу. Заяц застыл перед ней, не отводя косящих от восторга глаз:
- Самая, самая волоокая!
Раздувшись от удовольствия, Жаба прыснула в перепончатую ладошку.
У Лисы потемнело в глазах, колючий куст больно впился в бока. Толстая Жаба застряла сначала у нее во рту, а потом в глотке. Лиса каталась по земле, задыхаясь и давясь от отвращения. Ей казалось, что ее душа вот-вот расстанется с телом. А это значило, что Заяц, все это рассчитав и подстроив, опять перехитрил ее!
Скатившись с пригорка к ручью, Лиса засунула в глотку две лапы и, вытащив эту волоокую гадину, забросила ее подальше в камыши. Напившись из ручья воды, Лиса упала в рыжую траву и тихонько, чтобы никто не слышал, заскулила.
Ближе к вечеру к ручью спустился Волк.
- А я Зайца видал, - сказал он и стал пить из ручья громкими глотками.
- Волоокая - это что такое? - хмуро спросила Лиса.
- Лупоглазая по-нашему, - допивши, сказал Волк.
- Так она и вправду лупоглазая! Самая, самая лупоглазая, он так ей и сказал! - Лиса рассмеялась и вскочила.
- Он возле засохшего дуба. Смотри, уйдет!
Крупинки первого снега вдруг кольнули чуткий лисий нос.
"Однако как же я зиму-то перезимую - такая доверчивая?" - Лиса хотела было всхлипнуть, но передумала и ринулась к опушке.
Под засохшим дубом сидела жирная, чем-то довольная Зайчиха. Неузнаваемо белый Заяц стоял на высокой кочке и завороженно разглядывал собственные лапы:
- Ты какой белый! Ты какой пушистый!
- Совсем окосел! - сказала Лиса. - Сам с собой разговаривает.
- Быстрый-быстрый, легкий-легкий! - от избытка чувств Заяц подпрыгнул, перевернулся в воздухе и плюхнулся на кочку.
- Может, его бешеная собака укусила? - спросила Лиса.
- Первый снег, - вздохнула Зайчиха.
Спрыгнув с кочки, Заяц пустился по кругу.
- Я - как ты, а ты - как я! - со смехом кричал он.
- А я как кто? - вдруг закричала Лиса и бросилась за Зайцем.
Она должна была его вот-вот схватить.
- Ты, как костер на снегу, ты меня согреваешь! - и он припустил еще быстрей.
- Ну, вылитый, вылитый костер! - закричала от дуба Зайчиха.
От неожиданности Лиса споткнулась и, зарывшись носом в колючий снег, поняла, что хочет умереть, потому что жить в мире, в котором зайцы хитрее лис, она не в силах. И значит, надо так и лежать не шевелясь, пока снег, голод и холод не накроют с головой.
И она лежала, пока чьи-то быстрые лапы не разгребли нападавший сверху снег. Лиса открыла уставший глаз и увидела над собой Зайца. Он был весь в белом с тревожными черными глазами.
- Вот ты какой, - сказала Лиса.
- Какой? - удивился Заяц.
- Красивый, - сказала Лиса.
- Ты что? Я же косой!
- Тебе это идет, - сказала Лиса. - А сейчас уходи.
- Хорошо, - сказал Заяц и отпрыгнул. - Ты только, пожалуйста, не лежи под снегом долго.
- А почему? - крикнула ему вслед Лиса.
- Я тебе это завтра объясню, - Заяц был слышен уже издалека и совсем не виден на белом снегу.
Выбравшись из сугроба, Лиса долго-долго разглядывала его мягкие и такие легкие следы, пока вдруг не решила, что Заяц опять ее перехитрил.
- Съем! Съем! Съем! Вот сейчас догоню и съем! - закричала она на весь лес.
- Кого? Кого? Кого? - затрещали сороки.
- Зайца! Зайца! Зайца! - закричала Лиса.
- Ну же? Ну же? Ну же? - загалдели сороки.
Но Лиса не пошевелилась. Она лишь подумала с тоской, что этой зимы ей, конечно, не пережить, и зарыла свой чуткий нос в пушистый заячий след:
- Что-то он мне завтра хочет объяснить? - и, сама не зная чему, улыбнулась.

Ни птичьих голосов - Ворона не в счет - ни шелеста листьев в осеннем лесу. Одно заунывное завывание ветра. Ни ягод на кустиках, ни грибов - одна только прелая листва. Бродил в ней, вынюхивал что-то Медведь, вдруг слышит вздох - не громче мушиного. Разгреб он листву, видит - птичка, Малиновка. Сидит ни жива, ни мертва.
Дыхнул на нее Медведь отогреть поскорей, а она завалилась на бок, не шевелится даже. Пришлось ее в лапу взять - с коготок оказалась пичужка! Комарика ухватил на лету и в клюв ей засунул.
Поперхнулась Малиновка, но глаз приоткрыла. Следом перышки стала пушить. Вдруг головку назад запрокинула да как запоет:

- День светел,
задира-ветер
давно притих!
День синь,
день тих!

- С веток веет
весны привет!

Удивился Медведь:
- Ведь зима на носу!
А она - не ему, в никуда да как звонко:

- Цвет лип
день длит!

- Ну ты эта... вообще! - и на ветку ее усадил, чтобы нервы себе зря не портить.
И пошел, и ушел бы. Тут слышит - Лиса:
- Эти песни, о, нет, не для толстокожих! - и свистит, будто тоже умеет, и вкрадчивым шагом - к Малиновке.
И пичуга - ума-то немного, уму в ней и негде-то быть! - на шажок, а поближе к Лисице придвинулась.
Развернулся Медведь, сгреб Малиновку с ветки:
- Ладно, и мы кой-чего понимаем! - и ушел вместе с птичкой.
Дождь унялся. Все листья с деревьев отбил и унялся. Тихо стало в лесу. Сладко спать в эту пору. А только с такой квартиранткой навряд ли заснешь. Он и левую лапу сосал, он и правую, левой ухо себе прикрывая. А птичка на луну ущербную уставилась и знай свое:

- Пришел июнь.
В листве уют!
Красит лес
ягод блеск,
ягод блеск,
песен плеск.

- Цыть мне! - к полуночи гаркнул Медведь, и от этого окрика два последних дубовых листа затряслись и упали. Один - на Медведя, другой - на Малиновку. Тут она и затихла. Ненадолго - до первой зари.
Сизый туман еще спал в траве и кустах, а она уже снова затеяла:
- День тих, день синь!
- Та-ак! - Медведь потянулся. - Молчать ты не можешь - ладно, сам тебе сочиню. Песню, значит...
Притихла Малиновка - ждет. А Медведь губами почмокал, темя поскреб:
- Чик-чирик, то есть эта!.. - и в такую вот рань из берлоги полез. - Жди! Я скоро!
А вышло, весь день пробродил - под косым, точно заяц, дождем - в поисках одних бесполезных рифм. Кисть калины сорвал, от задумчивости в пасть сунул:
- Тьфу, гадость! Ягод блеск, песен плеск!
И опять по лесу закуролесил.
Возвратился он только впотьмах - не пустой, паутину жиличке принес всю в жучках и комариках. Встрепенулась Малиновка. А Медведь свой гостинец завел за спину:
- Значит, так, - говорит. - Такие слова:

Из берлоги шасть -
кругом грязь,
ветрище по морде хрясь!
Одна корысть:
чё бы сгрызть?

- и немного смущаясь добавил: - Вот такая вот песенка вышла. А ну, ты теперь спой!
Кивнула Малиновка, головку вскинула:

- День светел,
задира-ветер
давно притих!

- Ах ты, чувырла, приживалка, дрянь! - схватил Медведь сук покорявее. - Ветрище! Холодрыга!
От испуга взвизгнула Малиновка и упорхнула - темно, не разглядеть куда.
Проорал Медведь - может, вслед ей, а может, и просто в голые ветки:
- Одним ртом меньше! - и в берлогу полез.
А тут как раз снег пошел - первый, густой, лохматый. Зевнул Медведь, подгреб под голову листвы побольше... Хорошо засыпать в снегопад - крепко, сладко, покойно, до весны.
Только вышло иначе. И полдня не прошло - заходил сугроб ходуном. Вылез из него Медведь. От яркого солнца морду сощурил и щелочками глаз стал вокруг глядеть. След Вороны - нашел. След Лисицы - увидел. А меленьких птичьих - нигде не видать.
Ходил, бродил, у болота едва в трескучем льду не увяз. Вдруг слышит - знакомое:
- День-день-день синь-синь-синь...
Разгреб он лапами кусты, так и есть - Малиновка - в комочек на ветке съежилась и звенит, как от ветра.
Громыхнул ей Медведь:
- Ну ты, гулена! Домой собираешься?
А Малиновка только головку поглубже втянула. Когда же он с деревьев начал ветки срывать, оба глаза от страха прикрыла...
Много веток Медведь наломал, и из тех, что потоньше, стал гнездо вить. Ворона такое увидела, чуть с сосны не упала. А он знай себе - вьет и ворчит:
- Я вот сейчас из берлоги шасть, пусть снег, пусть не грязь, а ветрище по морде все равно хрясь! А она тут, понимаешь! Декабрь же! Холодрыга!
Какое-никакое гнездо, а все-таки сплел. Из-под снега иголок наскреб, на дно уложил, поверх - Малиновку сунул. А она вдруг как запоет - и угреться ведь еще не успела:

- Не тогда, когда уют,
не когда все гнезда вьют,
мой май -
когда пою!

- Ах, май! - заревел Медведь. - Май?! - обхватил березу, на которой гнездо ей устроил да и вырвал дерево с корнем. - Декабрь! Ветрище! Холодрыга!
И осину свалил, и дубок. На сосну навалился, а Ворона ему - с верхней ветки:
- Декарр-брь! Декарр-брь!
Огляделся Медведь, снегом морду отер:
- А про апрель можешь?
- Так ведь декарр-брь же! - изумилась Ворона. - Декарр-брь!
- Сам знаю! - и к берлоге побрел через поваленные стволы.
Но откуда быть сну - так, дремота одна и кошмары.
В кошмарах капли меда, которые летели было прямо в пасть Медведю, превращались вдруг в маленьких птичек и с визгом улетали неведомо куда.
Сквозь дремоту Медведь и расслышал - то ли выла Лиса, то ли пела:
- День светел и уж как тих, а иней синь! Извини, я всех слов не запомнила.
- Кхе-кхе-день, - отвечала Малиновка. - Кхе-кхе-синь.
- Я не слышу! - кричала Лиса. - Ты могла бы поближе...
Тут Медведь заревел:
- Песни петь?! Вместе? Хором? - и наружу полез.
А Лиса уже в лапах пичужку держала:
- Мы тихонько, вполголоса, - а сама от волнения рыжим хвостом так и бьет.
Подцепил он Лису за загривок, Малиновку выхватил. А пичужка и не дышит почти. Поднес ее Медведь к самому уху, вдруг слышит сиплое:
- Про июнь.
Сморщил морду Медведь:
- Ладно, пой про июнь.
А Малиновка еще тише:
- Не могу. Ты… спой.
- Ну ты эта... вообще! - и осел на пенек. - Там где, что ли, про ягод блеск?
Закивала Малиновка, а может, и просто закашлялась.
- Пришел июнь! В листве уют! - вывел басом Медведь, вкус калины вдруг вспомнил и сплюнул. - Ладно! Дома спою! - птичку к шерсти прижал и - обратно в берлогу.
Тут Лиса наконец осмелела:
- Хи-хи-хи!
И Ворона с сосны:
- Кхи-кха-кха!
Всю зиму и просмеялись. Только услышат, как басом мурлычет Медведь: "Пусть грязь, пусть хрясь", а Малиновка - тоненьким голоском: "Мой май, когда пою" - так обе за бока и хватаются.
А весна пришла - что же? - весной все поют. Ворона гнездо вить стала - тоже запела:

- Орет орава,
корр-пит дубрава!
Корр-пит орава,
орет дубрава!

Иными словами, много песен в весеннем лесу. И тут с Вороной никак не поспоришь.

Памяти Александра Федулова

Незнакомое крупное семечко уворачивалось от нее, совершая хитроумнейшие зигзаги. Сначала Курица металась за ним по двору, а потом, едва не расплющив хребет, вылезла из-под ворот и - растерялась, увидев широкую пыльную дорогу и летящего низко над ней Грача.
По тому, что Грач летел неровно, а уже знакомыми ей зигзагами, она вдруг все поняла и, воскликнув: "Мое! Не трожь!" - опрометью бросилась следом.
Будто печная труба, дорога дымилась белой пылью, и ничего-то в ней было не разглядеть, кроме Грача. За ним теперь и бежала Курица, кося вверх то левым, то правым глазом. Бежала молча, все пререкательства оставив на потом, но все равно больше и больше отставая.
- Чего это? Нечего! Не уступай, Ряба! - подбадривала она себя. - Из принципа, да, из принципа-цыпа-цыпа! - и заметалась, забила крыльями и совсем потерялась в разбушевавшейся пыли.
От волнения она вынула из-под крыла два небольших пестрых перышка и подумала вдруг: "Ой, не к дождю ли?". Дождя не было целое лето. И для верности выдернув третье перо, Ряба твердо решила: "К дождю!" - и уставила вверх круглый желтый глаз.
В белесом от пыли небе зигзагами летел Грач.
- Мое! - всполошилась Ряба, когда Грач на мгновение завис над степью и стремительно бросился вниз. - Мое-е! - кричала она, отталкивая лапами сухую, растрескавшуюся землю, но крылья теперь прижимала к бокам, боясь заблудиться в пыли.
- Несешься? - догнал ее звонкий голос.
- Несусь, - оглянулась Ряба.
- И какова яйценоскость? - с лысой кочки спросила Мышь.
- Тьфу! - сухо сказала Ряба и побежала в степь - туда, куда упал Грач.
Мышь, не спросясь, увязалась следом:
- А с чего это ты в бегах? Или в суп тебя определили? Я и сама ведь была домовая. А потом вдруг чувствую: воли хочется, воли! Ты оглядись, это все ведь - мое!
- Мое! - закричала Ряба, увидев, как Грач разевает клюв.
От неожиданности Грач вздрогнул, а зернышко, оставшееся без присмотра, бросилось к земляной расщелине и юркнуло вниз.
- Выходи! - закричала Ряба, просунув в расщелину клюв. - Считаю до одного!
- С какой такой стати оно ваше? - наконец выдохнул Грач.
- И ведь себя поперек уже шире! Ее на убой, не иначе, кормили. Я-то вижу! - пискнула Мышь.
- Пять, четыре, три, два, один! - и, выхватив из земли клюв, Ряба стала копать ее узловатыми быстрыми лапами.
Грач яростно ринулся ей навстречу, разрывая землю то клювом, то крыльями.
- Э-э-э! - тоненько взвизгнула Мышь. - Поле-то, между прочим, мое! - и, выпустив все коготки разом, ушла в землю по самые уши.
Туча вздыбленной ими пыли надолго закрыла солнце и небо. Когда же пыль немного рассеялась, Грач подозрительным взглядом ощупывал Курицу, Курица - Мышь, а та суетливо обнюхивала поперек и вдоль перекопанную землю.
- Надо же! Оно - там! - приложив к ней ухо, пискнула Мышь.
- Чем умирать без всякого толка там, не лучше ли здесь и с пользой? - дрогнувшим голосом выкрикнул Грач. - Мне завтра улетать!
- Молчит! - возмутилась Мышь. - Слышит и молчит!
- А ему что? Ему плевать на нас! - сказала Ряба, хмуро глядя в землю.
- И мне на него плевать. Тьфу! - Грач попробовал исполнить задуманное, но из этого ничего не вышло.
- Тьфу! - сухо выдохнула Ряба. - Вот черт!
- У самой дороги, - радостно вспомнила Мышь, - есть небольшая лужа. Правда, она немного гнилая...
- Ему же хуже! Веди! - закричала Ряба.
- Лично я хочу одного, - уже на лету объявил Грач, - просто плюнуть ему в глаза.
- Да! Из принципа! - сквозь одышку кивала Ряба. - Вот из принципа-цыпа-цыпа! - и растерянно закружилась, едва не сбилась с пути, но до лужи все-таки добралась и следом за всеми спешно хлебнула зеленоватой горькой водицы.
К перекопанному ими клочку земли Курица, Мышь и Грач неслись наперегонки. И почти одновременно выплюнув припасенную воду, звонко выкрикнули:
- Тьфу!
- Тьфу! Пропади ты пропадом!
- Тьфу! - и от этого еще больше рассердившись, вновь отправились к придорожной луже.
Солнце смотрело им вслед усталым слипающимся глазом, когда Курица вдруг спохватилась:
- Ох, ведь ужин-то, ужин дают! - и, ни с кем не простясь, понеслась по дороге.
- Плюнуть, что ли, еще разок? - сладко зевнула Мышь и побрела к норе. - А, плевать. Плюну завтра.
- И за меня, пожалуйста, тоже! - пролетая над ней, крикнул Грач. Завтра он рассчитывал быть уже далеко.
Нежась в мягкой и влажной земле, семечко видело сон о дереве. Дерево звонко шумело высокой кроной и птичьими голосами. На земле в этот миг было так же черно, как и под землей. Как и в небе, в самой гуще которого были рассеяны звезды.